БЕЛЛЕДЭЛЬСУДАНЕ
Нас разбудили первые лучи солнца, блеснувшего над вершиной Джебель-Рояна. Мы очутились в новом мире. Между странными соломенными хижинами были рассеяны кусты мимоз, а в них раздавалось приветное воркование изящных голубей с длинными хвостами, черной грудью и коричнево-красными крыльями; фантастические птицы с огромными, горбатыми, пильчатыми, красноватыми клювами (Tockus erythrorhynchos), спугнутые нашим появлением, спешили удалиться от хижин в ближнюю рощу; черные вороны с белоснежной грудью и белой шейкой усердно рылись в помете наших верблюдов. Утомительное странствие через пустыню мигом было забыто: мы схватили ружья и побежали на охоту. Но место нашего ночлега еще долго доставляло нам новые впечатления.
Деревни и здесь состоят из тех особенных, издревле установившихся жилищ, характерных для Судана, и представляют круглые соломенные хижины с конической крышей, называемые "токуль" или "токхуль". Прежде всего хочу ознакомить читателя с такой хижиной. Ее можно рассматривать как палатку, предназначенную для оседлой жизни. Построить ее можно в два-три дня, а разрушить, например огнем, в несколько минут. Несущие части стен и крыши состоят из стволов мимозы, а наружное покрытие хижины - из соломы дурры и степных злаков.
Суданская деревня
Для постройки нового токуля собираются все взрослые мужчины селения. Одни идут в рощу мимозы за длинными, прямыми жердями; другие вколачивают их на определенном расстоянии по кругу, начерченному заранее; эти подпорки соединяются между собою ободьями из длинных гибких прутьев; наконец, третьи занимаются постройкой конусообразной крыши. При этом не употребляются ни железные обручи, ни скобки, ни даже деревянные гвозди. Сначала из шести или восьми тонких, гибких и очень длинных ветвей мимозы делают обруч, соответствующий окружности вбитых в землю свай; на нем укрепляют восемь прямых и крепких палок; каждая палка длиной почти равна диаметру круга - это будут стропила; наверху концы этих палок связываются тягучими ободьями из гибких веток.Затем на расстоянии трех футов друг от друга накладывают на стропила другие ободья - чем выше, тем уже, привязывают их ветками как можно крепче к стропилам, а между ними просовывают и переплетают вдоль и поперек еще другие, более тонкие прутья. Таким образом составляется крепкая, довольно частая решетка; когда крыша окончена, несколько мужчин подымают ее на руках, устанавливают на вколоченные расщепленные подпорки и прикрепляют к ним. После того здание плотно окутывается соломой.
Во внутренность токуля ведет только одна низенькая дверь, поэтому там всегда царствует волшебный полусвет. Токуль - жилище довольно неудобное; но есть, однако, такие соображения, которые с ним вполне примиряют. В дождливый сезон токуль является истинным спасением: он гораздо лучше защищает от дождя, чем все другие постройки восточного Судана. Перед дверью токуля всегда бывает еще другое сооружение - рекуба - соломенная хижина кубической формы, в которой женщины мелют хлебные зерна и производят другие домашние работы. Бедные семейства имеют один только токуль, а достаточные строят их по нескольку, и все свои постройки обносят зерибами, чтобы отделиться от соседей.
"Зериба" буквально означает "лазейка", но так как этим же словом называют терновые плетни, в которые загоняют скот, то слово это применяется ко всякого рода загородкам. Зерибы, между прочим, служат в деревнях защитой от верблюдов, которые, конечно, готовы изглодать такое сооружение до самых подпорок, и от более опасных хищных животных. Там, где есть повод опасаться хищников, зерибы делают крепче, плотнее и выше. Хорошо построенная зериба представляет надежную, непроницаемую ограду.
Турки, поселившиеся в Судане, внесли некоторые усовершенствования в постройку токуля, а именно: они делают отвесные круглые стены выше (от 6 до 8 футов) и сбивают их из земли. В некоторых токулях встречаются и оконные отверстия. Но крыша остается все та же - соломенная плетенка, не пропускающая дождя и скатывающая воду.
Токули, составляющие деревню, строятся на большом расстоянии друг от друга из предосторожности от пожаров, и вид такой деревни представляет мало привлекательного. Верхушки низких крыш, когда их видишь издали, лишь немного возвышаются над колеблющимися травами, покрывающими все равнины восточного Судана; надо подъехать близко, чтобы увидеть рассеянные на необозримой однообразной плоскости жилища. Но тем живописнее деревня из токулей среди девственного леса. Под каждым тенистым деревом стоит хижина. Цветущая мимоза осеняет ее покатую неровную крышу, поросшую мхом; над хижиной свешиваются ветви вьющегося растения схарази, которые надежно окружают всю постройку колючей сетью; тростник набак, разросшийся до размеров дерева, показывает свои многочисленные дозревающие плоды, не лишенные красоты. Внизу у ствола гостеприимного дерева играет черная или коричневая деревенская молодежь; на вершине вьет гнездо маленький черный суданский аист (Ciconia abdimii, Ehrenberg) *.
Эта птица, всюду ищущая близость человека, доверчиво спускается иногда на вершину крыши токуля, украшенную страусовыми яйцами. Доверие ее никогда не бывает обмануто. Обладатель хижины радуется, глядя на "птиц благодати" и защищает их от посторонних**. Без их гнезд картина суданской деревни будет неполной.
В каждом токуле найдется, по крайней мере, одна из тех упругих постелей, на которых мы провели свою первую ночь в "стране черных" (буквальный перевод слов "Беллед-эль-Судан"). Их называют "анкареб". Это деревянные рамы, поставленные на четырех - шести ножках высотой от полутора до двух футов, на них растянута плетеная ткань из ремней или веревок. От этого анакарибы (множественное число от анкареб) так эластичны. Они также приятно прохладны, потому что ночной воздух имеет доступ снизу к телу спящего; будучи приподнятыми над землей, предохраняют спящего на них от вредных червей и насекомых, соединяют в себе все качества, требуемые от ложа в этих местах. Анакарибы составляют домашнюю утварь, общую для всех жителей восточного Судана, встречаются и в домах знатных европейцев, и в хижинах простых негров.
Африканский аист-разиня
4 января. Мы сделали привал на целый день у деревни Эджер, охотились в лесах и препарировали убитых птиц. Пользуясь вечерней прохладой, дошли до другой деревни, где переночевали. На следующее утро барон поехал впереди каравана с нашим слугой Идрисом, а я остался при вьючных животных, потому что обильная добычей лесная охота требовала более медленного путешествия.
Наша дорога вела через немногочисленные деревни и почти непрерывно через леса мимоз. Здесь я нашел много дел. К птицам, замеченным мною еще вчера, присоединились новые виды.
Сварливые стаи шумных белоголовых дроздов перелетали с кустов на кусты: золотисто-желтые, ручные, похожие на канареек воробьи носились большими стаями, совершенно с таким же криком и ухватками, как наши полевые воробьи; на более высоких деревьях сидели прекрасные сизоворонки, отличавшиеся яркой окраской и вильчатым хвостом; при нашем приближении они без страха оставались на местах; пестрые зяблики и ярко окрашенные подорожники, чрезвычайно похожие на наших овсянок, выискивали в иле верблюжий помет. Под густыми кустарниками, где лазали козы без пастухов, пощипывая в иных местах недоступные им листья, лежали плоско прижавшись телом к земле ступенчатохвостые козодои и без страха смотрели на приближавшегося охотника, тогда как отдельные пары маленьких бодрых черноголовых жаворонков бегали промеж ног верблюдов, шедших своей дорогой, или улетали подальше на находившиеся у самой дороги кусты, чтобы отдохнуть с минуту на ветке.
Важный марабу, обладатель перьев, хорошо знакомых моим читательницам, важно ступал между деревьями; на более высоких мимозах сидели певчие ястребы, в воздухе кружились большие коршуны. Я усердно охотился за всем, что попадалось на глаза, и в короткое время добыл много красивых птиц. Только удивительное благоразумие марабу делало тщетными все мои усилия.
Из млекопитающих мы видели лишь маленьких земляных белок, которые шныряли взад и вперед через дорогу с поднятыми кверху густыми хвостами.
Леса, в которые мы въезжали, еще не выказывали роскоши, свойственной вековым лесам, покрывающим берега Голубого и Белого Нила. Они были редки и состояли из низких деревьев. Немногие вьющиеся растения, обвивающие стволы деревьев уже отцвели, а некоторые виды деревьев утратили большую часть своей листвы.
Иногда наша дорога приближалась к Нилу. Без скалистых уступов, разделяющих и суживающих его, он представал здесь во всем своем величии. На протяжении 300 немецких миль извилистого течения бесчисленные водоподъемные колеса, маленькие и большие каналы, а также испарение, вызываемое африканским солнцем, отнимают у него так много воды, что в Египте он неизбежно должен быть более узким, чем здесь*.
Всю дорогу мы ехали спокойно. Время от времени навстречу попадались "люди Судана"**.
Они ехали верхом на дурно оседланных ослах и за редкими исключениями имели при себе старинное оружие - длинную пику с широким обоюдоострым железным наконечником. В полдень мы остановились в деревне Суррураб, в которой тогда стоял эскадрон легкой турецкой конницы. Белые лица солдат и их детей бросились мне в глаза, до того я уже успел привыкнуть к темному цвету кожи нубийцев. Суррураб, по определению европейских географов, последняя деревня Нубии; начиная с деревни Керрери, где мы переночевали, идет Судан. Во время моего рассказа в Суррурабе, совершенно незначительном местечке, проживал человек, весьма уважаемый турками и туземцами, некто Солиман Кашеф, представитель самого большого правительственного округа в пашалыке, умерший в 1849 году. Он стал известен и в Германии благодаря описанию Верхней третьей экспедиции, снаряженной Мухаммедом Али.
6 января снова поднялись еще ночью и после трехчасовой верховой езды по лесам мимоз с восходом солнца были на левом берегу Белого Нила, или Бахр-эль-Абьяда. Вблизи деревушки Омдурман мы нашли перевозную баржу и разбили палатку у места ее пристани на берегу.
Немного ниже места нашей стоянки, подле которого находятся маленькие печи для обжига извести, Бахр-эль-Абьяд соединяется с Бахр-эль-Азраком, или Голубым Нилом, светлые воды которого в это время года заметно отличаются от мутных, серо-белых вод Белой реки. Берега обеих рек теперь хорошо заселены. Наша палатка стоит на зеленом лугу, в который преобразовался берег, прежде часто заливаемый водой, плоский и илистый. Стада рогатого скота, коз, овец, лошадей, ослов и верблюдов пасутся на нем в пестрой смеси. Деятельная жизнь замечается вдоль обоих берегов. Гуси, белые аисты и цапли сидят длинными рядами по окраине; пеликаны ловят рыбу на середине реки; на одном острове бегает первый встреченный мною священный ибис. Город Хартум лежит от нас на расстоянии полмили.
На следующий день, переправив багаж и распростившись с темнолицыми попутчиками, я отправился к городу на вновь нанятом верблюде. Я застал барона в обществе одного европейца, у которого нам предстояло нанять маленький дом. Ибрагим Искандерани уступил нам прекрасную и приятную для Хартума квартиру за весьма умеренную ежемесячную плату — двадцать пиастров (или 1 талер и 10 грошей прусской монеты). Контракт был заключен к обоюдному удовольствию; мы заняли новое помещение и начали посещать живущих здесь европейцев.
9 января. Отправились к губернатору хартумской провинции, Солиман-паше, который принял нас очень вежливо. Он просил барона обращаться к нему при всяком затруднении и заранее гарантировал исполнение всех наших желаний.
На дорогах Судана
Там и сям с любопытством выглядывающие из-за высоких изгородей отдельных дворов жирафы и страусы возбудили в нас желание завести маленький зверинец. Для начала купили за гульден пару молодых гиен: с ними я начал опыты по приручению, так как они были очень злы. Смирный марабу, понятливость и забавность которого потешали нас, несколько газелей, несколько обезьян и два страуса, присланные нам Солиман-пашой, увеличили собрание животных. Наш маленький дом скоро стал для них тесен, мы наняли жилище побольше - рядом с домом одного француза, оттуда делали охотничьи экскурсии и постоянно находили новых для себя птиц и млекопитающих. Роскошь красок птиц ежедневно давала повод удивляться богатству тропиков. Мы собирали и убивали их множество, но старожилы-европейцы уверяли нас, что теперь по причине сухого времени года здесь осталось очень мало птиц. Дождливое время, весна этих мест, вызывает, по-видимому, в здешнем мире животных совершенно иную жизнь и приносит бесчисленные стаи, следующие с юга. Но и теперь мы были довольны своей добычей, и нам казалось, что охота не может быть удачнее.
Во время одной из экскурсий, становившихся со дня на день все более для нас интересными, мы посетили богатого турка Саид-Арха, командира (сенджека) иррегулярного конного полка (сенд-жеклыка). Полковник жил в Халфайе, большой деревне, на правом берегу Голубого Нила, на расстоянии приблизительно одной немецкой мили ниже Хартума. Контарини, любезный и оригинальный староста иностранцев в Хартуме, проводил нас к нему. Мы были приняты с турецким гостеприимством и удержаны до вечера следующего дня в доме нашего доброго хозяина.
Отличная охота сократила для нас дорогу. Мы хвалились ею перед Контарини, но он сказал небрежно: "Ваша добыча плоха; пройдите три или четыре мили вверх по течению Голубого Нила, поохотьтесь там и тогда вы согласитесь со мною". Я был тотчас же готов последовать совету Контарини и 27 января отправился из столицы с небольшим багажом и двумя слугами.
Мы ехали на ослах; благодаря тому, что взлезать на седло этого животного и слезать с него очень легко, мы так часто это делали, что за день не достигли цели нашего путешествия - маленькой кочевой деревушки, построенной в лесу. Провели ночь в нескольких хижинах гостеприимных суданцев. Тотчас после нашего прибытия нам принесли упругие анакарибы и большой горшок с бузой - противным напитком, похожим на пиво. На следующее утро продолжали путь через леса мимоз. Несмотря на заметную здесь засуху, увидели много еще не известных мне птиц; я, однако, должен был воздерживаться от охоты за ними, потому что тогда еще не наловчился пробираться через лес, обильный колючками и репейником. Довольно поздно утром прибыли в деревушку Бутри. Я велел разбить палатку в тени гигантской мимозы и тотчас же отправился с ружьем на плече в лес, где обитает множество животных.
Жители Бутри принадлежат к кочевому племени хассание. Это красивый народ, у которого я заметил величайшую свободу. Они заплетают длинные волосы в косы, обильно смазывают их салом и маслом. Одежда состоит из простого платка, которым они завертывают верхнюю часть тела, коротких штанов и сандалий. Красивые женщины попадаются здесь реже, чем обыкновенно у хассание; зато чаще встречаются голые дети и бойкие, похожие на борзых, собаки, которые при появлении чужого человека собираются вместе, чтобы отогнать его бешеным лаем.
Хижины стоят в густейшей тени высоких деревьев; они представляют собой возвышающуюся над землей гладко утоптанную насыпь, покрытую циновками или тканью, сплетенную из волоса. Подле каждой хижины находится маленький двор, на котором варят пищу и делают бузу. Приготовление этого напитка требует двух дней, его здесь употребляют в излишестве и держат всегда в запасе.
Среди деревни построена обширная зериба. К вечеру она наполняется многочисленными стадами коз, которые целый день пасутся, часто без пастухов, в лесах. Каждый житель деревни имеет около шестидесяти этих животных; овцы встречаются реже. Из козьего молока взбивается масло в мехах, которые качают для этого из стороны в сторону; масло (сибона) тотчас же топится и вливается в тыквенные фляги. С ним отправляются на рынок в Хартум; заработок вполне вознаграждает понесенные затраты. Кроме ухода за стадами, единственное занятие жителей состоит в рубке дров и отправке их на хартумский рынок, где за ношу одного осла дают два или три пиастра. Обитатели деревни живут в своих хижинах постоянно; они даже завели поблизости посевы и этим существенно отличаются от многих других племен настоящих номадов.
31 января. Местная лихорадка прервала мои весьма плодотворные работы. Со мной сделался сильный припадок этой болезни и ослабил до того, что я даже на следующие дни не мог выходить из палатки. Неизбежное следствие этой лихорадки - непреодолимое отвращение ко всякому занятию, а вынужденное безделье тотчас же становится нестерпимой мукой. Медленно ползло для меня теперь время, 2 февраля припадок повторился. Он был гораздо сильнее первого, и я тяжело перенес его. Если бы родные могли угадать, что я в этот памятный для себя день без врачебной помощи и без лекарств, без ухода близких людей лежу больной среди вековых лесов, под нищенской палаткой, как встревожились бы они! Меня успокаивала мысль, что они, вероятно, именно сегодня воображают меня здоровым.
Чтобы добыть лекарства, я поехал 3 февраля в Хартум. Десять часов езды верхом на тряском осле и при лихорадке! Это африканские невзгоды! Больной, чтобы достать лекарство, должен сам дотащиться до аптекаря. В дальнейшем я, конечно, при малейших путешествиях запасался необходимыми лекарствами; но это уже было после того, как я, проученный многими неудачами, а следовательно, и вытерпев много страданий, стал умнее. Путешественник в Африке должен много намучиться и натерпеться, прежде чем ему удастся хорошо устроиться.
Отдохнув несколько часов в Хартуме, я снова поехал в Бутри с хинином в кармане. Ночь застала меня среди леса, я проехал мимо деревушки и только в полночь добрался до нескольких хижин кочевников. Там взял проводника и к утру попал в Бутри, ободранный и исцарапанный по тернистым дорогам. Я взял себе за правило впредь не ездить ночью без проводника.
8 февраля. Я препарировал сто тридцать птичьих шкурок и вернулся с ними в Хартум. Барон рассмотрел эту маленькую коллекцию и был недоволен числом чучел. Меня возмутила его неблагодарность: я трудился, даже будучи ослаблен лихорадкой. Тогда-то в первый раз почувствовал, что старания коллектора или естествоиспытателя редко бывают признаны. Если бы сама наука не влекла к себе непреодолимо, если бы она не вознаграждала преданных ей наслаждением служить истине, высокому, я с того часу не стал бы делать ни одного наблюдения, не достал бы более ни одного животного и этим сам бы закрыл себе двери к собственному счастью, ибо я все более и более убеждаюсь теперь, что мои трудные путешествия, мои печальные испытания вознаграждены с избытком.
Предпринять вторую экскурсию в вековые леса помешала лихорадка; я должен был, еще прежде чем начать работу, вернуться в Хартум. Там мы познакомились с англичанином, мистером Петериком, который хотел поступить на службу к египетскому правительству в Кордофан, чтобы там заняться геологическими исследованиями. Англичанин имел чин бимбаши, или майора, однако добился назначения в полковники (бей), язык он знал лучше нас, вследствие чего мы решились присоединиться к нему.
Деревни и здесь состоят из тех особенных, издревле установившихся жилищ, характерных для Судана, и представляют круглые соломенные хижины с конической крышей, называемые "токуль" или "токхуль". Прежде всего хочу ознакомить читателя с такой хижиной. Ее можно рассматривать как палатку, предназначенную для оседлой жизни. Построить ее можно в два-три дня, а разрушить, например огнем, в несколько минут. Несущие части стен и крыши состоят из стволов мимозы, а наружное покрытие хижины - из соломы дурры и степных злаков.
Суданская деревня
Для постройки нового токуля собираются все взрослые мужчины селения. Одни идут в рощу мимозы за длинными, прямыми жердями; другие вколачивают их на определенном расстоянии по кругу, начерченному заранее; эти подпорки соединяются между собою ободьями из длинных гибких прутьев; наконец, третьи занимаются постройкой конусообразной крыши. При этом не употребляются ни железные обручи, ни скобки, ни даже деревянные гвозди. Сначала из шести или восьми тонких, гибких и очень длинных ветвей мимозы делают обруч, соответствующий окружности вбитых в землю свай; на нем укрепляют восемь прямых и крепких палок; каждая палка длиной почти равна диаметру круга - это будут стропила; наверху концы этих палок связываются тягучими ободьями из гибких веток.Затем на расстоянии трех футов друг от друга накладывают на стропила другие ободья - чем выше, тем уже, привязывают их ветками как можно крепче к стропилам, а между ними просовывают и переплетают вдоль и поперек еще другие, более тонкие прутья. Таким образом составляется крепкая, довольно частая решетка; когда крыша окончена, несколько мужчин подымают ее на руках, устанавливают на вколоченные расщепленные подпорки и прикрепляют к ним. После того здание плотно окутывается соломой.
Во внутренность токуля ведет только одна низенькая дверь, поэтому там всегда царствует волшебный полусвет. Токуль - жилище довольно неудобное; но есть, однако, такие соображения, которые с ним вполне примиряют. В дождливый сезон токуль является истинным спасением: он гораздо лучше защищает от дождя, чем все другие постройки восточного Судана. Перед дверью токуля всегда бывает еще другое сооружение - рекуба - соломенная хижина кубической формы, в которой женщины мелют хлебные зерна и производят другие домашние работы. Бедные семейства имеют один только токуль, а достаточные строят их по нескольку, и все свои постройки обносят зерибами, чтобы отделиться от соседей.
"Зериба" буквально означает "лазейка", но так как этим же словом называют терновые плетни, в которые загоняют скот, то слово это применяется ко всякого рода загородкам. Зерибы, между прочим, служат в деревнях защитой от верблюдов, которые, конечно, готовы изглодать такое сооружение до самых подпорок, и от более опасных хищных животных. Там, где есть повод опасаться хищников, зерибы делают крепче, плотнее и выше. Хорошо построенная зериба представляет надежную, непроницаемую ограду.
Турки, поселившиеся в Судане, внесли некоторые усовершенствования в постройку токуля, а именно: они делают отвесные круглые стены выше (от 6 до 8 футов) и сбивают их из земли. В некоторых токулях встречаются и оконные отверстия. Но крыша остается все та же - соломенная плетенка, не пропускающая дождя и скатывающая воду.
Токули, составляющие деревню, строятся на большом расстоянии друг от друга из предосторожности от пожаров, и вид такой деревни представляет мало привлекательного. Верхушки низких крыш, когда их видишь издали, лишь немного возвышаются над колеблющимися травами, покрывающими все равнины восточного Судана; надо подъехать близко, чтобы увидеть рассеянные на необозримой однообразной плоскости жилища. Но тем живописнее деревня из токулей среди девственного леса. Под каждым тенистым деревом стоит хижина. Цветущая мимоза осеняет ее покатую неровную крышу, поросшую мхом; над хижиной свешиваются ветви вьющегося растения схарази, которые надежно окружают всю постройку колючей сетью; тростник набак, разросшийся до размеров дерева, показывает свои многочисленные дозревающие плоды, не лишенные красоты. Внизу у ствола гостеприимного дерева играет черная или коричневая деревенская молодежь; на вершине вьет гнездо маленький черный суданский аист (Ciconia abdimii, Ehrenberg) *.
* Эреиберг назвал его так в честь своего друга, тамошнего губернатора Донголы, Абднма (точнее Аабдыма) - А. Брем.
Эта птица, всюду ищущая близость человека, доверчиво спускается иногда на вершину крыши токуля, украшенную страусовыми яйцами. Доверие ее никогда не бывает обмануто. Обладатель хижины радуется, глядя на "птиц благодати" и защищает их от посторонних**. Без их гнезд картина суданской деревни будет неполной.
* * Я мог достать яйца этой птицы только потому, что обещал суданцам изготовить из них лекарство. Птицы эти как будто знают сами, что миролюбивые жители этих мест держат их сторону. Араб оказывает гостеприимство всякому живому существу, не приносящему вреда. Даже дети не трогают или, как говорят у нас, не разоряют птичьих гнезд, вследствие чего птицы вьют здесь свои гнезда так низко над землей, что их можно достать рукой. Горлинки и маленькие египетские голуби (Columba aegyptiaca) не слетают с яиц, когда приближаются к их гнездам. - А. Брем.
В каждом токуле найдется, по крайней мере, одна из тех упругих постелей, на которых мы провели свою первую ночь в "стране черных" (буквальный перевод слов "Беллед-эль-Судан"). Их называют "анкареб". Это деревянные рамы, поставленные на четырех - шести ножках высотой от полутора до двух футов, на них растянута плетеная ткань из ремней или веревок. От этого анакарибы (множественное число от анкареб) так эластичны. Они также приятно прохладны, потому что ночной воздух имеет доступ снизу к телу спящего; будучи приподнятыми над землей, предохраняют спящего на них от вредных червей и насекомых, соединяют в себе все качества, требуемые от ложа в этих местах. Анакарибы составляют домашнюю утварь, общую для всех жителей восточного Судана, встречаются и в домах знатных европейцев, и в хижинах простых негров.
Африканский аист-разиня
4 января. Мы сделали привал на целый день у деревни Эджер, охотились в лесах и препарировали убитых птиц. Пользуясь вечерней прохладой, дошли до другой деревни, где переночевали. На следующее утро барон поехал впереди каравана с нашим слугой Идрисом, а я остался при вьючных животных, потому что обильная добычей лесная охота требовала более медленного путешествия.
Наша дорога вела через немногочисленные деревни и почти непрерывно через леса мимоз. Здесь я нашел много дел. К птицам, замеченным мною еще вчера, присоединились новые виды.
Сварливые стаи шумных белоголовых дроздов перелетали с кустов на кусты: золотисто-желтые, ручные, похожие на канареек воробьи носились большими стаями, совершенно с таким же криком и ухватками, как наши полевые воробьи; на более высоких деревьях сидели прекрасные сизоворонки, отличавшиеся яркой окраской и вильчатым хвостом; при нашем приближении они без страха оставались на местах; пестрые зяблики и ярко окрашенные подорожники, чрезвычайно похожие на наших овсянок, выискивали в иле верблюжий помет. Под густыми кустарниками, где лазали козы без пастухов, пощипывая в иных местах недоступные им листья, лежали плоско прижавшись телом к земле ступенчатохвостые козодои и без страха смотрели на приближавшегося охотника, тогда как отдельные пары маленьких бодрых черноголовых жаворонков бегали промеж ног верблюдов, шедших своей дорогой, или улетали подальше на находившиеся у самой дороги кусты, чтобы отдохнуть с минуту на ветке.
Важный марабу, обладатель перьев, хорошо знакомых моим читательницам, важно ступал между деревьями; на более высоких мимозах сидели певчие ястребы, в воздухе кружились большие коршуны. Я усердно охотился за всем, что попадалось на глаза, и в короткое время добыл много красивых птиц. Только удивительное благоразумие марабу делало тщетными все мои усилия.
Из млекопитающих мы видели лишь маленьких земляных белок, которые шныряли взад и вперед через дорогу с поднятыми кверху густыми хвостами.
Леса, в которые мы въезжали, еще не выказывали роскоши, свойственной вековым лесам, покрывающим берега Голубого и Белого Нила. Они были редки и состояли из низких деревьев. Немногие вьющиеся растения, обвивающие стволы деревьев уже отцвели, а некоторые виды деревьев утратили большую часть своей листвы.
Иногда наша дорога приближалась к Нилу. Без скалистых уступов, разделяющих и суживающих его, он представал здесь во всем своем величии. На протяжении 300 немецких миль извилистого течения бесчисленные водоподъемные колеса, маленькие и большие каналы, а также испарение, вызываемое африканским солнцем, отнимают у него так много воды, что в Египте он неизбежно должен быть более узким, чем здесь*.
* Когда знаешь, что он от самого своего начала, то есть от соединения Голубой реки с Белой, принимает в себя только воды Атбары и когда сопоставишь вместе весь расход воды, то только тогда поймешь, что этот расход должен быть громаден. Не рискуя значительно ошибиться, его можно счесть равным всему расходу воды Эльбы. — А. Брем.
Всю дорогу мы ехали спокойно. Время от времени навстречу попадались "люди Судана"**.
* * Так любят называть себя жители этих мест. - А. Брем.
Они ехали верхом на дурно оседланных ослах и за редкими исключениями имели при себе старинное оружие - длинную пику с широким обоюдоострым железным наконечником. В полдень мы остановились в деревне Суррураб, в которой тогда стоял эскадрон легкой турецкой конницы. Белые лица солдат и их детей бросились мне в глаза, до того я уже успел привыкнуть к темному цвету кожи нубийцев. Суррураб, по определению европейских географов, последняя деревня Нубии; начиная с деревни Керрери, где мы переночевали, идет Судан. Во время моего рассказа в Суррурабе, совершенно незначительном местечке, проживал человек, весьма уважаемый турками и туземцами, некто Солиман Кашеф, представитель самого большого правительственного округа в пашалыке, умерший в 1849 году. Он стал известен и в Германии благодаря описанию Верхней третьей экспедиции, снаряженной Мухаммедом Али.
6 января снова поднялись еще ночью и после трехчасовой верховой езды по лесам мимоз с восходом солнца были на левом берегу Белого Нила, или Бахр-эль-Абьяда. Вблизи деревушки Омдурман мы нашли перевозную баржу и разбили палатку у места ее пристани на берегу.
Немного ниже места нашей стоянки, подле которого находятся маленькие печи для обжига извести, Бахр-эль-Абьяд соединяется с Бахр-эль-Азраком, или Голубым Нилом, светлые воды которого в это время года заметно отличаются от мутных, серо-белых вод Белой реки. Берега обеих рек теперь хорошо заселены. Наша палатка стоит на зеленом лугу, в который преобразовался берег, прежде часто заливаемый водой, плоский и илистый. Стада рогатого скота, коз, овец, лошадей, ослов и верблюдов пасутся на нем в пестрой смеси. Деятельная жизнь замечается вдоль обоих берегов. Гуси, белые аисты и цапли сидят длинными рядами по окраине; пеликаны ловят рыбу на середине реки; на одном острове бегает первый встреченный мною священный ибис. Город Хартум лежит от нас на расстоянии полмили.
На следующий день, переправив багаж и распростившись с темнолицыми попутчиками, я отправился к городу на вновь нанятом верблюде. Я застал барона в обществе одного европейца, у которого нам предстояло нанять маленький дом. Ибрагим Искандерани уступил нам прекрасную и приятную для Хартума квартиру за весьма умеренную ежемесячную плату — двадцать пиастров (или 1 талер и 10 грошей прусской монеты). Контракт был заключен к обоюдному удовольствию; мы заняли новое помещение и начали посещать живущих здесь европейцев.
9 января. Отправились к губернатору хартумской провинции, Солиман-паше, который принял нас очень вежливо. Он просил барона обращаться к нему при всяком затруднении и заранее гарантировал исполнение всех наших желаний.
На дорогах Судана
Там и сям с любопытством выглядывающие из-за высоких изгородей отдельных дворов жирафы и страусы возбудили в нас желание завести маленький зверинец. Для начала купили за гульден пару молодых гиен: с ними я начал опыты по приручению, так как они были очень злы. Смирный марабу, понятливость и забавность которого потешали нас, несколько газелей, несколько обезьян и два страуса, присланные нам Солиман-пашой, увеличили собрание животных. Наш маленький дом скоро стал для них тесен, мы наняли жилище побольше - рядом с домом одного француза, оттуда делали охотничьи экскурсии и постоянно находили новых для себя птиц и млекопитающих. Роскошь красок птиц ежедневно давала повод удивляться богатству тропиков. Мы собирали и убивали их множество, но старожилы-европейцы уверяли нас, что теперь по причине сухого времени года здесь осталось очень мало птиц. Дождливое время, весна этих мест, вызывает, по-видимому, в здешнем мире животных совершенно иную жизнь и приносит бесчисленные стаи, следующие с юга. Но и теперь мы были довольны своей добычей, и нам казалось, что охота не может быть удачнее.
Во время одной из экскурсий, становившихся со дня на день все более для нас интересными, мы посетили богатого турка Саид-Арха, командира (сенджека) иррегулярного конного полка (сенд-жеклыка). Полковник жил в Халфайе, большой деревне, на правом берегу Голубого Нила, на расстоянии приблизительно одной немецкой мили ниже Хартума. Контарини, любезный и оригинальный староста иностранцев в Хартуме, проводил нас к нему. Мы были приняты с турецким гостеприимством и удержаны до вечера следующего дня в доме нашего доброго хозяина.
Отличная охота сократила для нас дорогу. Мы хвалились ею перед Контарини, но он сказал небрежно: "Ваша добыча плоха; пройдите три или четыре мили вверх по течению Голубого Нила, поохотьтесь там и тогда вы согласитесь со мною". Я был тотчас же готов последовать совету Контарини и 27 января отправился из столицы с небольшим багажом и двумя слугами.
Мы ехали на ослах; благодаря тому, что взлезать на седло этого животного и слезать с него очень легко, мы так часто это делали, что за день не достигли цели нашего путешествия - маленькой кочевой деревушки, построенной в лесу. Провели ночь в нескольких хижинах гостеприимных суданцев. Тотчас после нашего прибытия нам принесли упругие анакарибы и большой горшок с бузой - противным напитком, похожим на пиво. На следующее утро продолжали путь через леса мимоз. Несмотря на заметную здесь засуху, увидели много еще не известных мне птиц; я, однако, должен был воздерживаться от охоты за ними, потому что тогда еще не наловчился пробираться через лес, обильный колючками и репейником. Довольно поздно утром прибыли в деревушку Бутри. Я велел разбить палатку в тени гигантской мимозы и тотчас же отправился с ружьем на плече в лес, где обитает множество животных.
Жители Бутри принадлежат к кочевому племени хассание. Это красивый народ, у которого я заметил величайшую свободу. Они заплетают длинные волосы в косы, обильно смазывают их салом и маслом. Одежда состоит из простого платка, которым они завертывают верхнюю часть тела, коротких штанов и сандалий. Красивые женщины попадаются здесь реже, чем обыкновенно у хассание; зато чаще встречаются голые дети и бойкие, похожие на борзых, собаки, которые при появлении чужого человека собираются вместе, чтобы отогнать его бешеным лаем.
Хижины стоят в густейшей тени высоких деревьев; они представляют собой возвышающуюся над землей гладко утоптанную насыпь, покрытую циновками или тканью, сплетенную из волоса. Подле каждой хижины находится маленький двор, на котором варят пищу и делают бузу. Приготовление этого напитка требует двух дней, его здесь употребляют в излишестве и держат всегда в запасе.
Среди деревни построена обширная зериба. К вечеру она наполняется многочисленными стадами коз, которые целый день пасутся, часто без пастухов, в лесах. Каждый житель деревни имеет около шестидесяти этих животных; овцы встречаются реже. Из козьего молока взбивается масло в мехах, которые качают для этого из стороны в сторону; масло (сибона) тотчас же топится и вливается в тыквенные фляги. С ним отправляются на рынок в Хартум; заработок вполне вознаграждает понесенные затраты. Кроме ухода за стадами, единственное занятие жителей состоит в рубке дров и отправке их на хартумский рынок, где за ношу одного осла дают два или три пиастра. Обитатели деревни живут в своих хижинах постоянно; они даже завели поблизости посевы и этим существенно отличаются от многих других племен настоящих номадов.
31 января. Местная лихорадка прервала мои весьма плодотворные работы. Со мной сделался сильный припадок этой болезни и ослабил до того, что я даже на следующие дни не мог выходить из палатки. Неизбежное следствие этой лихорадки - непреодолимое отвращение ко всякому занятию, а вынужденное безделье тотчас же становится нестерпимой мукой. Медленно ползло для меня теперь время, 2 февраля припадок повторился. Он был гораздо сильнее первого, и я тяжело перенес его. Если бы родные могли угадать, что я в этот памятный для себя день без врачебной помощи и без лекарств, без ухода близких людей лежу больной среди вековых лесов, под нищенской палаткой, как встревожились бы они! Меня успокаивала мысль, что они, вероятно, именно сегодня воображают меня здоровым.
Чтобы добыть лекарства, я поехал 3 февраля в Хартум. Десять часов езды верхом на тряском осле и при лихорадке! Это африканские невзгоды! Больной, чтобы достать лекарство, должен сам дотащиться до аптекаря. В дальнейшем я, конечно, при малейших путешествиях запасался необходимыми лекарствами; но это уже было после того, как я, проученный многими неудачами, а следовательно, и вытерпев много страданий, стал умнее. Путешественник в Африке должен много намучиться и натерпеться, прежде чем ему удастся хорошо устроиться.
Отдохнув несколько часов в Хартуме, я снова поехал в Бутри с хинином в кармане. Ночь застала меня среди леса, я проехал мимо деревушки и только в полночь добрался до нескольких хижин кочевников. Там взял проводника и к утру попал в Бутри, ободранный и исцарапанный по тернистым дорогам. Я взял себе за правило впредь не ездить ночью без проводника.
8 февраля. Я препарировал сто тридцать птичьих шкурок и вернулся с ними в Хартум. Барон рассмотрел эту маленькую коллекцию и был недоволен числом чучел. Меня возмутила его неблагодарность: я трудился, даже будучи ослаблен лихорадкой. Тогда-то в первый раз почувствовал, что старания коллектора или естествоиспытателя редко бывают признаны. Если бы сама наука не влекла к себе непреодолимо, если бы она не вознаграждала преданных ей наслаждением служить истине, высокому, я с того часу не стал бы делать ни одного наблюдения, не достал бы более ни одного животного и этим сам бы закрыл себе двери к собственному счастью, ибо я все более и более убеждаюсь теперь, что мои трудные путешествия, мои печальные испытания вознаграждены с избытком.
Предпринять вторую экскурсию в вековые леса помешала лихорадка; я должен был, еще прежде чем начать работу, вернуться в Хартум. Там мы познакомились с англичанином, мистером Петериком, который хотел поступить на службу к египетскому правительству в Кордофан, чтобы там заняться геологическими исследованиями. Англичанин имел чин бимбаши, или майора, однако добился назначения в полковники (бей), язык он знал лучше нас, вследствие чего мы решились присоединиться к нему.
Смотреть больше слов в «Жизни животных»